Голиб Саидов - О чём умолчал Мессия… Автобиографическая повесть

Некогда живой неугомонный улей был безжизненно пуст и неузнаваем. Это был совершенно «мёртвый город» среди джунглей. Из всех жильцов, что жили прежде, я с трудом узнал тётю-Люду – мать моего товарища Серёжи – которая, из некогда живой и энергичной женщины превратилась в сгорбленную старушку.

Комок подступил к горлу. Я хотел плакать и рыдать. Было только одно желание: поскорее покинуть это страшное место и бежать! Мне сделалось ужасно стыдно перед собственными детьми, словно я их коварно обманул и предал. Словом, это была настоящая трагедия.

С тех пор, я обхожу свой бывший двор стороной. Все, что было связано с ним, останется только в моей памяти и моем сердце. И это – самое родное и близкое – я постараюсь запрятать как можно глубже в себя. Я не хочу более расстраиваться. Мне хочется вновь уйти в небытие только с этими немногими сохранившимися картинками моего далёкого детства.

Моя первая пасха

«На златом крыльце сидели

Царь, царевич, король, королевич…»

Манзурка выбежала из соседнего подъезда как раз в тот самый момент, когда я поравнялся с ним. Лицо её излучало неописуемую радость и ликование. В каждой руке было зажато по цветному яйцу.

– Что это у тебя? – ошалело уставился я на этакое диво.

– Крашеные яички! – Она разжала кулачки и демонстративно подняла их на самый верх: на ладонях, протянутых к солнцу, ярко запылали два яйца – одно красное, другое – оранжевое.

Я завистливо впился в них, не в силах оторваться от этого великолепия.

– Если хочешь, и тебе дадут – пожалела меня соседка. – Надо только сказать: «Христос воскрес – дайте одно яичко!»

Я не поверил своим ушам: «Только и всего?!»

– А где? – недоверчиво спросил я, на всякий случай.

– У тёти-Вали, на втором этаже.

В ту же секунду я метнулся в подъезд, торопливо перескакивая через ступеньки. В глубине души теплилась надежда, что и на мою долю должно что-либо остаться. Достигнув заветной двери, выждал немного и, отдышавшись, робко постучал в квартиру Давыдовых. Вскоре за дверью послышались шаги, затем звуки отпираемого замка и, наконец, дверь распахнулась. На пороге стояла Лариса, изумлённо уставившись на меня и как-то странно улыбаясь. Она была старше меня по возрасту, а потому круг её знакомых и интересов никак не пересекался с моими ровесниками.

– Чего тебе, Галиб? – выждав немного, спросила она.

И тут до меня дошло, что я напрочь забыл самое главное! Надо же: ведь, ещё с минуту назад повторял про себя эту «формулу-заклинание». И теперь стоял как дурак, глядя на соседку и хлопая своими ресницами. Однако медлить было нельзя и потому, набравшись смелости, я робко произнёс:

– Крест на крест – дайте одно яичко…

Не в силах сдержаться, Лариса прыснула и, повернувшись в сторону кухни, неожиданно засмеялась.

– Мама! – весело крикнула она вглубь квартиры. – Тут Галиб, «крест на крест», яичко просит!

«Ну, всё: не видать тебе никаких яиц! – сник я окончательно, жалея себя. – „Пароль“ не сумел запомнить».

И тут на пороге возникла добродушная и сияющая тётя-Валя. Она молча, по-матерински, чмокнула меня в лоб, и, тихо промолвив «Воистину воскрес!», протянула… целых три (!) разноцветных яйца: одно было такое же красное, как и у Манзурки, второе – голубое, словно небо, а третье – ярко жёлтое, как настоящее солнце.

Не помня себя от радости, я выскочил на улицу, дабы похвастаться своим «уловом» перед соседкой, но той уже не было: как назло, двор был пуст. Я задрал голову кверху и… замер. Во всем мире нас было только трое: голубое безоблачное небо, весело подмигивающее солнце и я, с крашеными яичками в руках.

*

Советское вавилонское столпотворение смешало всё и вся: пространство и время, границы и государства, народы и судьбы, вылепив, в конечном счёте, внешнюю идиллическую картину общества, которое в скором времени должно достигнуть своей конечной цели – коммунизма – где, наконец-таки, все люди станут братьями и сёстрами и где человечество обретёт долгожданный покой.

Улица 40-летия Октября, на которой находился наш дом, как бы условно делила город на две части: с одной стороны оставался старый город со всей его инфраструктурой (c многочисленными кварталами, обставленными глинобитными хижинами каркасного типа и знаменитыми древними памятниками архитектуры), являясь музеем-заповедником, а с другой – обустраивались новые микрорайоны с типовыми панельными блоками-коробками и широкими заасфальтированными улицами, по бокам которых росли молодые саженцы.

Нам повезло: наши дома были одними из последних, что явились плодами изысканий проектировщиков «до хрущёвской» эпохи. Потом уже такие дома строить было нерентабельно. Это были добротные двухэтажные кирпичные дома, которыми было застроено несколько кварталов.

Во дворе почти каждого из этих домов находился бетонированный круглый бассейн (пожарный хауз), диаметром 3 метра и примерно такой же глубиной. Почти все они были пусты и заброшены, заваленные всяким хламом и строительным мусором. И только в нашем дворе хауз соответствовал своему предназначению. По инициативе самих ребят, бассейн в кратчайшие сроки был вычищен от мусора. От каждой из квартир собрали взнос (по 1 рублю) и на вырученные деньги договорились с водителем поливальной машины, который сделав четыре ходки к нашему бассейну, доверху наполнил его водой, заработав 16 рублей.

Известный на весь город доктор Иосиф Рафаилович Альпер, которого мы все звали просто – дядя-Ёсик, позаботился о том, чтобы вода в хаузе непременно была обильно посыпана хлоркой, и наказал нам выждать три дня. Естественно, вся детвора уже на следующий день барахталась и плескалась в искусственном водоёме. Наши черные сатиновые трусы вмиг приобрели серовато-белёсый вид, но это была такая мелочь по сравнению с тем, что мы приобрели взамен, что даже смешно об этом вспоминать. Зато, через три дня вода в хаузе приобрела такой идеально голубой цвет, напоминая бассейны известных зарубежных кинозвёзд и миллионеров, и наш лягушатник в короткий срок стал предметом зависти соседних дворов.

Мы переехали в наш 16-ти квартирный дом в конце 1959 года, когда мне было два с небольшим годика. Почти впритык к нам стоял ещё один 10-ти квартирный дом. Вместе два дома составляли единое целое, образуя собою букву «Г», упираясь одной своей открытой стороной в забор золотошвейной фабрики, куда мы совершали набеги по весне – воровать неспелый урюк (давчу), а другой выходил на широкий пустырь, служивший многочисленной детворе футбольным полем и площадкой для всякого рода игр.